«Наши резисторы заказывает сам Илон Маск»: Саша уехал из России в Израиль и там устроился на завод

«Главное — начни учить иврит»

Вчера я вернулся домой с двенадцатичасовой смены. Сегодня утро снова наступает слишком рано. Почти год прошел с тех пор, как я приехал сюда, но так и не смог привыкнуть к этим пробуждениям до рассвета.

Вот и сейчас — 5:30 на часах. Выхожу из дома — и сразу натыкаюсь на солнце, которое уже успело подняться и беспощадно светит прямо в лицо. Оно выхватывает из тени пустыню Негев — переводится на русский как «высушенная» и вполне соответствует своему названию. Бескрайняя, выжженная земля, уходящая далеко на юго-запад, прямо до египетской границы.

Тело движется по знакомому маршруту, но мысли все равно ускользают в сторону. Как я вообще здесь оказался? По образованию я политолог, а тут — просто рабочий, иду на смену. Осенью 2022 года, через пару недель после объявления мобилизации в России, я срочно, почти наощупь поехал в Израиль. Денег у меня было немного, и на волне свойственного мне авантюризма я решил попробовать то, что реклама называла «единственной демократией на Ближнем Востоке».

Тогда в русскоязычном оппозиционном медиапространстве действительно стала появляться реклама программ репатриации в Израиль. Например, Максим Кац предлагал своим подписчикам воспользоваться шансом и «вернуться» на историческую родину. Израиль представлялся чуть ли не утопией: «Страна стартапов», безопасное убежище и пространство возможностей.В самом начале своей «алии»С иврита(עֲלִיָּה) буквально переводится как «подъём» или «восхождение». В современном контексте оно обозначает репатриацию в Израиль. я просто выживал: не знал языка, не понимал, как устроена местная жизнь, цеплялся за любые возможности. До того, как я устроился на завод VishayИзраильское подразделение американской корпорации, где изготавливают чип-резисторы. в Беэр-ШевеГород на юге Израиля. — я работал в отеле на Мертвом море. Стирал полотенца, халаты и постельное белье, в общем, трудился в прачечной. Почти как Мартин Иден, герой романа, любимого мной с подросткового возраста. Только реальность оказалась куда интереснее, чем у Джека Лондона.

Молодой «олим»Множественное число от «оле» (עוֹלֶה) и переводится как «репатрианты», то есть евреи (или лица с правом на репатриацию), переехавшие в Израиль на постоянное жительство., не знавший на иврите ничего, кроме «бокер тов»Доброе утро. , «тода раба»Большое спасибо. и «бевакаша»Пожалуйста., я оказался в самом центре израильской сферы обслуживания, а уже позже стал бредущим на смену заводским рабочим. 

На автобусной остановке меня, как правило, окружают такие же усталые лица, как у меня самого: мужчины и женщины, работающие в таком ритме уже лет 20-25. Они прибыли сюда примерно в одну эпоху — во времена так называемой «колбасной алии», как их презрительно окрестили местные. Так они называли евреев, покидавших Советский Союз уже в период поздней перестройки.

Ехали они, как водится, за «колбасой» — только не в Москву и не в Ленинград как раньше, а в Тель-Авив и его «окрестности».

Коллега, с которым я каждое утро еду на работу, как-то вспоминал, как по приезде первым делом повел семью в супермаркет. Тогда он позволил детям брать с полок любые сладости. Государство выделяло репатриантам материальную поддержку, поэтому впервые за долгое время его семья могла наесться досыта.

Но, как он сам говорит, вскоре стало ясно, что это было лишь начало. Он оказался в ловушке. Государство прекратило помогать почти сразу. В течение еще двух десятков лет он трудился на «черных» работах. Все ради того, чтобы дети здесь смогли стать «настоящими израильтянами», а не «русим»В Израиле словом «русим» обычно неформально называют русскоязычных репатриантов из бывшего СССР — независимо от их национальности (евреи, украинцы, белорусы, молдаване и др.); при этом слово может звучать с оттенком пренебрежительного отношения..

«Саша, главное — начни учить иврит. А то останешься, как я, на стройках и заводах навечно, — говорит он, пока я сквозь запотевшее стекло автобуса наблюдаю, как лениво просыпаются бедуины в своих деревнях. — дети у меня учили-учили, да что толку? Мы с женой дома по-русски говорим. На иврите — тяжело, да и как-то не по себе. Все-таки дома хочется отдыхать, а не чувствовать себя как на уроке в школе».

На одной из остановок в автобус поднимается сонный работник заводской столовой. Он ласково прощается с женой, которая, как всегда, провожает его утром на работу.

Постепенно пустыня отступает, и за окнами начинают проглядываться расплывчатые очертания окраин Беэр-Шевы — города, где я тружусь. Автобус привычно вписывается в резкие повороты узких улиц, направляясь к проходной завода. Там нас встречают помятые лица другой смены. Обычно мы въезжаем в сизое облако табачного дыма — почти все вокруг курят, стараясь хоть немного расслабиться и подготовиться ко сну после изнурительной ночи.

Это замещение смен — из автобуса в автобус — каждый раз напоминает мне сцену из какой-нибудь антиутопии.

Только я в ней не зритель, а часть массовки.

В свой самый первый рабочий день на заводе я отчетливо запомнил, как мой «ахраи»«Ответственный» или «начальник смены». Аркадий сказал не без гордости: «Наши резисторы идут в военную, аэрокосмическую, медицинскую и промышленную электронику. Между прочим, их заказывает сам Илон Маск. Правда часто возвращает — из-за брака. Может быть у тебя получится их сделать с первого раза, я в тебя верю, — с явной иронией добавил он. — Когда мы приехали, завод был почти новенький. Только вот настоящий импульс он получил, когда приехали мы, спецы из Союза. По сути, все, что ты здесь видишь, создано нашими руками».

Аркадий — «ахраи», человек с характерным инженерным прошлым, воспитанный советской школой. Передвигается он на китайском электрокаре — по его словам, из-за удручающей загазованности в Израиле. Начинать улучшать мир, как он говорит, нужно с себя. Голосует он исключительно за Нетаньяху — иного варианта для себя не видит: «БибиСленговое прозвище для Беньямина Нетаньяху, распространенное среди израильтян. — он за нас, за русских».

«Смертный приговор ты себе подписал»

В заводской раздевалке я, как обычно, здороваюсь со всеми своими товарищами. С Димой из Винницы — веселым украинским евреем лет тридцати, всегда полным энергии, охотно ввязывающимся в любой «движ» и обладающим той самой самоуверенностью, которая, к его счастью, никого особенно не раздражает. Он у нас считался «из опытных», несмотря на то, что работал на заводе на полгода дольше чем я, и с особым удовольствием, почти по-отечески, опекал новичков.

С Сашей — бывшим сотрудником КГБ Приднестровья, примерно того же возраста. Как он очутился на заводе посреди израильской пустыни, для меня остается загадкой, но мы часто подшучивали над ним, мол, он здесь «на задании».

И с Володей — молчаливым рыболовом с Камчатки, лет сорока. Он носил пестрые кроссовки и был весь покрыт татуировками — на руках и ногах, не закрытых белым заводским халатом. Из России он уехал после того, как местные ФСБшники отжали у него рыбный бизнес и чуть было не отправили на тот свет. По его словам, он чуть ли не вплавь добрался до Японии, а оттуда уже окольными путями оказался в Израиле.

— Бокер товДоброе утро.!

— Да какой, к черту, бокер… Семь утра, я даже кофе еще не пил. Каха каха бокер«Так себе утро» или «утро — так себе»..

Так, обменявшись утренним small talk, мы идем в цех.

Рабочий день у меня начинался в семь утра и заканчивался в семь вечера, пять дней подряд. По пятницам, когда «заходил Шабат»В Израиле фраза «заходил Шабат» означает, что наступает Шаббат — седьмой день еврейской недели, который начинается в пятницу на закате и продолжается до вечера субботы., день считался «коротким» — с семи утра до четырех вечера. Конечно, нас кормили — дважды в день: завтрак в девять утра и обед в час дня. А еще было несколько пятнадцатиминутных «перекуров» в течение смены.

На первый взгляд расписание казалось вполне сбалансированным. Однако на практике двенадцать часов работы, почти без передышки, выжимали тебя досуха, превращая свободное время в вялое существование безвольного «овоща», мечтающего лишь о банке дешевого пива из ближайшего магазина и просмотре любимого многими русскоязычными ультраправого «14 канала»14-й канал (ранее «Канал 20») — израильский телеканал с национал-консервативной и религиозно-сионистской ориентацией, ориентированный на поселенцев и религиозных избирателей, регулярно высказывающий поддержку политике Биньямина Нетаньяху..

«Такая работа избавляет от лишних мыслей, — говорил мне Дима. — Когда думаешь слишком много, все только запутывается, и жизнь становится невыносимой». Обычно мы вместе выходили на перекур. Дима приехал в Израиль сравнительно недавно, сразу после того как российская ракета попала в его дом, но уже успел понять, как здесь обстоят дела. До этого он жил в Польше, затем ненадолго вернулся в Украину — туда, где его и застала война.

— Саша, зачем нам все это надо? Вот мы идем сейчас по заводу, вроде бы нормальные люди, не враги друг другу. Я бы вернулся в Украину, если бы не война… Да и медицина там дерьмо в отличие от Израиля, а мне для мамы это важно, — сказал он однажды.

— Да, у нас в России тоже самое дерьмо, если не считать привилегированные мегаполисы вроде Москвы, — ответил я.

— Та за что тогда воюем? Хрен его знает, — пожал плечами Дима.

Помимо рассказов о своем прошлом, Дима продолжал вводить меня в местную жизнь:

«Мы приезжаем сюда вроде как граждане по «алие», но равноправными здесь никогда не станем, — говорил он во время одного из перекуров, когда собрались почти все ребята из цеха. — Работаем сутками, а толку? Деньги тратим только на їжу С украинского їжа переводится как «еда».и коммуналку. Всегда будем тут «русим», пусть даже я родом из Украины. Единственное, чем можно утешиться, — более-менее приличные зарплаты. Я вот коплю, хочу маму в круиз отправить, чтобы она мир увидела».

Если тебе удается встроиться в израильскую систему, со временем начинаешь сочувствовать «нашим мальчикам, защищающим страну» в Газе и на Западном берегу. Мало кто обращает внимание, как постепенно растворяется былой пацифизм, свойственный «тыквенной алие»Термин «тыквенная алия» в Израиле — это ироничное обозначение волны репатриации из России, начавшейся после 2022 года. Название возникло после того, как новая репатриантка Татьяна Шеремет в русскоязычном израильском сообществе Facebook поинтересовалась, где в Изриале можно найти тыквенный латте. Этот вопрос вызвал бурную реакцию, обнажив напряжённость между новыми и старыми репатриантами. Старожилы восприняли его как проявление снобизма и неблагодарности., столкнувшись с «сионистским бытом».

«Ты посмотри на этих палестинцев, чего им от нас надо?

Мы просто вернулись на свою землю и хотим тут жить. Почему они просто не уедут?», — если ты не разделяешь эту позицию и пытаешься сопротивляться, становишься изгоем для тех, кто работает с тобой, кормит тебя в столовой, везет тебя на смену.

«Зеленый» отель на Мертвом море

В свой первый рабочий день в отеле на Мертвом море, я познакомился с Авнером — евреем среднего возраста, родом из Индии. Он оказался удивительно добрым и заботливым человеком, пожалуй, одним из самых теплых, кого мне когда-либо доводилось встречать. Мы быстро нашли общий язык, хотя говорили каждый на своем: я — по-русски, он — на иврите.

Авнер научил меня считать на иврите, разбираться в тонкостях машин для стирки и сушки и вскоре познакомил со своими друзьями в гостинице: грузным, редко улыбающимся евреем лет сорока по имени Цадек, который неизменно смотрел на меня с подозрением, но при этом регулярно просил постирать его личные вещи, и тремя молодыми палестинцами — Мухаммедом, Мухаммедом и Абдулом. 

Последние трое стали моими главными товарищами, с ними было легче переносить все тяготы. Они учили меня арабскому и делились едой во время ночных смен. Однажды они снова позвали меня в рабочую столовую — на этот раз, как оказалось, устроить своего рода проверку на «своего». Сначала все выглядело привычно:

— Александр, приходи кушать, — сказал Мухаммед на иврите и, чтобы не было сомнений, показал жест рукой: сложил пальцы вместе и поднес их ко рту.

Как обычно, они заранее договорились с охранниками — недавними демобилизованными солдатами ЦАХАЛа, которые в ночную смену предпочитали отсыпаться в тени своей каморки. У моих палестинских друзей уже была своя устоявшаяся система: они знали, с кем и как договориться, чтобы ужинать остатками из ресторана для клиентов, а не полусухой картошкой с недожаренной курицей, которые повара «любезно» оставляли для ночной смены.

Я вошел в столовую — все уже сидели, ждали только меня. На столе хумус, лабанеПопулярный в Израиле кисломолочный продукт арабского происхождения, похожий на очень густой йогурт или мягкий сливочный сыр., закуски из баклажанов, салат израэлиМелко нарезанные свежие овощи, обычно огурцы и помидоры, заправленные лимонным соком, оливковым маслом и солью. и другие привычные местные блюда. В центре — тарелка с маринованными острыми перцами. Я начал есть, и в какой-то момент заметил: все взгляды прикованы ко мне. Один из них протянул мне перец и сказал: «Ешь».

Я откусил половину. Жгло так сильно, что хотелось вскочить и хоть чем-то запить. Но я сдержался. Они расхохотались и, похлопав по плечу, сказали: «Все, теперь ты свой».Мое тесное общение с палестинцами не слишком радовало русскоязычных сотрудников гостиницы — в особенности женщин из администрации и охрану. Одна из администраторок однажды сказала мне с упреком: «Саша, ты что? Ты же свой, еврей. Зачем ты с ними?».«Она произнесла это с такой интонацией, будто говорила о чем-то грязном. — Ты пойми, они нам не братья. Стоит только расслабиться — и они всех нас тут вырежут. Я рада, что такие, как ты, приезжают. Нас должно быть больше. Только так мы их отсюда со временем вытесним».

Однажды, когда смена уже закончилась и мы ждали, чтобы «отметиться» картой выхода, одна из девушек-охранниц, служившая ранее в ЦАХАЛе, оживленно рассказывала, как патрулировала палестинские деревни на Западном берегу:

— Мы идем, автомат держу вот так, ствол вниз, все по уставу. И вдруг ко мне подбегает пацан, лет семи. Я как дала очередь над его головой — он аж задрожал, испугался. А я ему еще одну — для надежности. Только тогда он с дружками и удрал. Понимаешь, им с детства нельзя доверять. Уже тогда в глазах у них — ненависть. Сейчас бы — убила. Без вопросов.

Другой охранник, двадцатитрехлетний Раби — выходец из семьи молдавских репатриантов девяностых — иногда выходил со мной покурить на ночных сменах. Там, на выцветшей лавке, он делился армейскими воспоминаниями:

— Было дело. Нас отправили в одну деревню на Западном берегу, типа забрать «террориста». Подъехали ночью на БТРе, подкрались к нужному дому — и тут засада: у ворот огромная железная дверь. И не открывается, зараза. Что ни делаем — ни в какую. Один из наших психанул, схватил РПГ и как пальнет! Бах — а ворота только погнулись. Народ проснулся, свет повключали, с крыш начали выбегать, орут на нас, кричат, что мы козлы.

А чего козлы-то? Мы ж как лучше хотели — террориста, мать его, найти!

Он на секунду замолчал, усмехнулся и добавил:

— В итоге оказалось, что дверь открывалась в другую сторону. Вот мы и лоханулись…

Я спросил:

— Ну и что дальше? Как выбрались?

— Мы снова залезли в БТР, и тут один утырок, мой напарник, решил кинуть светошумовую гранату. Только не наружу, а… в сам БТР. Я смотрю: он сидит с этой гранатой, лицо у него — как у героя из плохого боевика, и тут — бах! Нас разносит по салону, мы вылетаем, все гудит. Палестинцы уже повылазили со всех сторон, начали в нас камни кидать, кто-то уже бутылки с коктейлем Молотова готовит. Мы — по рации на базу, «вызываем вертушку», и бежим, как никогда в жизни. Потом еще и БТР пришлось у палестинцев забирать. Правда, не нам. Нам там уже, сам понимаешь, так вставили, что на месяцы вперед запомнили.

Палестинцы, возможно, и воспринимали меня как «своего» из-за того, что я не относился к ним «привычно», общался с ними без предубеждений, спокойно относился к тому, что они делали намаз прямо у меня в прачечной. После этого они часто возвращались именно ко мне — в другие помещения их попросту не пускали, а иногда и грубо выгоняли, зачастую по-русски. Я видел, как они работают практически без сна и отдыха.Руководству, похоже, это было более чем удобно. Стоило кому-то из них заговорить, возмутиться условиями — и его просто не пропускали на следующий день через КПП, отделяющий территорию Израиля от Палестинской автономии, как здесь ее принято называть. А дома — семьи, зависящие от любой заработанной суммы. Хочешь не хочешь, а работать придется.

Они трудились не по обычному контракту, как я, а через «каблана» — посредника, которому платит отель, а он уже распоряжается оплатой «по своему усмотрению». В те месяцы, когда я получал шесть-семь тысяч шекелейПримерно 136-158 тысяч рублей. , они — всего две-три. И это за работу вдвое тяжелее и грязнее моей. На этой работе я стирал руки в кровь. Мне регулярно не доплачивали, «забыв» посчитать смены, запрещали брать выходные и ставили по восемь-девять ночных смен подряд — по десять, иногда двенадцать часов.

7 октября

Суббота. Шесть тридцать утра. Я проснулся от звуков сирены воздушной тревоги и отдаленных взрывов. Солнце едва начинало подниматься, и улица под моим окном выглядела завораживающе пустой. Ни души, ни движения — только тревожная тишина, прорезаемая гулом сирены. Накинув первое, что попалось под руку, я выбежал в подвал.

Он оказался захламлен до абсурда: чьи-то старые шкафы, диваны, строительный мусор. Пройти туда было попросту невозможно. Сирена продолжала выть, отголоски взрывов не стихали. Я вернулся на лестничную клетку — заранее прочитав инструкции, я знал, что в отсутствии бомбоубежища или МаМадаБомбоубежище, встроенное в каждую квартиру или дом в Израиле, начиная с 1990-х годов. Оно предназначено для защиты жителей от ракетных обстрелов, взрывов, химических атак и обрушений., это наиболее безопасное место.

«Мы почти не разговариваем»

Год с атаки ХАМАС 7 октября: как изменилось израильское общество

Александра Лисогор

Я стоял, вжавшись в угол, а в телефон сыпались уведомления: «Около 6:30 утра 7 октября 2023 года ХАМАС объявил о начале операции “Наводнение Аль-Акса”». Мне было по-настоящему страшно. Я был один в чужой стране, с минимальным знанием иврита и полным отсутствием арабского. Я не знал, чем все это закончится. Приложение службы тыла слало экстренные сообщения — список городов, где звучат сирены, и точное время, за которое нужно добежать до укрытия. В моем районе — пять минут. Только идти было некуда.

И тут мне пришла мысль: постучаться к соседям. На площадке жила еще одна семья. Я начал стучать. За дверью раздались голоса — говорили по-русски. Кто-то подошел ближе. Мне открыл дядя Саша — пожилой одессит, с которым я ни разу не пересекался, даже случайно, так как уходил из дома рано, а возвращался поздно.

— Тебя как звать? — спросил он.

— Саша, — ответил я взволнованно.

— Тогда, Саша, успокойся. Сейчас Таня сварит кофе, пойдем на балкон — будем смотреть, как работает ПВО.

Впервые за то утро я улыбнулся.

Дядя Саша оказался мастером спорта по теннису — преподавал еще в Советском Союзе, а последние годы вел частные занятия для детей и подростков в Одессе. После начала войны и российских обстрелов города в марте 2022-го они с женой, Татьяной Николаевной, бежали в Израиль.

— Вот только-только все начало получаться, — сокрушался он. — Путин уже один раз отобрал у меня возможность преподавать… и тут снова.

Татьяна Николаевна принесла нам кофе. ПВО работала, сирены не умолкали, в небе слышались раскаты взрывов.

— Так, Саша, не смотри ты в этот свой телефон. Расскажи лучше, откуда ты и как сюда попал.

Я начал рассказывать.

— Таня! Я должен Андрюхе позвонить! — вдруг оживился дядя Саша. — У нас тут российский оппозиционер, еще и против войны. Я же говорил, что не все там такие.

Допив кофе, мы еще немного поговорили — о литературе, о кино, о России. Дяде Саше было важно услышать, что происходит там, в российской политике.

Когда все более-менее успокоилось, и я уже собрался уходить, он сказал:

— Саша, приходи к нам вечером на ужин. Выпьем водки. Ну, а что нам — страдать, что ли?

Я, конечно, пришел. Мы поужинали, выпили. Сидели в комнате и слушали, как один за другим взлетают израильские самолеты — летели в Газу. Я жил недалеко от военной базы «Неватим»Авиабаза Неватим (28-я авиабаза ВВС Израиля), расположена в пустыне Негев к юго-востоку от Беэр-Шевы, является одной из крупнейших и стратегически важных баз страны, на которой размещаются истребители пятого поколения F-35I «Адир», транспортные и разведывательные самолеты., и грохот был слышен отчетливо.

Через несколько дней мне написал Володя с завода. Он сообщил, что вместе со своей девушкой они уехали через египетскую границу. Жили они в Ашкелоне — городе, который подвергся одним из самых мощных обстрелов, находясь совсем рядом с сектором Газа. Туда даже ненадолго вошли передовые отряды спецназа ХАМАС. Володе и его девушке попросту надоело жить под звуки взрывов. Они добрались до границы на перекладных, а затем — пешком, через пустыню, пересекли ее. Насколько мне известно, позже они перебрались в Канаду.

Про Диму, Сашу и остальных я ничего не знаю.

10 октября уехал и я. Уже в аэропорту, пройдя контроль, я написал своему начальнику Аркадию, что больше не выйду на работу. Он не ответил. Через несколько дней я уже стоял на бульваре Монпарнас в Париже на демонстрации против оккупации Палестины.

Спустя несколько месяцев после отъезда из любопытства я заглянул в заводское приложение. Среди объявлений — анонс прощания с сыном одной из сотрудниц. Он погиб во время израильской операции в Газе.